Волны густой пульсирующей боли накатывают в унисон с яростью и жгучей обидой. Обида Избранного - все равно что обида ребенка малого: всегда одинаковая, надоедливо-чесоточная, пронзительная, едва ли утихающая после реванша...
Избранный не спит, но выжидает, как говорят трусливые скоты из кроличьей общины, и в этом они, надо признать, почти правы: зуд обиды не позволяет воспаленному рассудку забыться... Однако сейчас он на грани забытья - настолько его измотала потеря крови.
В тоннеле оказалось не много крыс, но кому-то хватило отчаяния и куража, чтобы вонзить копье в живот Лютого. Храбрый слизняк... Не он первый, не он и последний, раны на зайце заживают, как на собаке, однако последовавшее получасом позже столкновение с пигалицей Фенхель разбередило его раны - физические и душевные.
Она привела хорька в Лужок Бринджела, глупая! Ни Лоурел Бринджел, ни Лоурел Лютый, ни даже лопоухий сопляк Лу не имели привычки доносить на кого бы то ни было, но от невысказанной досады у раненого сводило зубы. Если эта шмакодявка, ласковая морда , может считать хорька другом, то грош цена всем этим ее потугам к избранности. А она и впрямь возомнила этого своим другом! Иначе зачем так кричать "бежим"? Буч Бринджел - наивный кролик, раз счел ее достойной столь высокой миссии. Избранная, чтоб ей подпрыгнуть и не приземлиться, показала хорьку деревню, рассказала о Возмездии, а может быть - да упасут Сезоны, но кто знает эту малолетнюю идиотку? - и о его сути.
"Надо работать быстрее," - понимает, осознает, выдыхает он с отдающим металлом воздухом очередную очевидность. Он должен опередить бывших своих товарищей, пусть и на четверть мили - этого хватит.
Избранный, чуть пошатываясь, выбирается на берег Озера и привычным уже движением сшибает с ветки овсянку.
Расправившись с пичугой, он погружает лапу в густой прохладный речной ил и растирает поверх глины, худо-бедно закрывающей рану на животе. Солнечный свет почти не бликует в опаловых глазах, когда Избранный пытается разглядеть в Озере "тропу-чрез-воду" и разоренную Пасеку. Пусть хозяин ее отправился на корм рыбам, идеи его нашли свое воплощение и в лоуреловом плане.
Поток мрачных чесоточных мыслей рассекают два ястреба. Избранный часто видел над озером ястребов в костяной броне: они огромны для своего вида, умны и отличаются непростительной неопрятностью. Действительно, как можно чистить перья, если хозяйка - Пасечник как-то рассказывал о ней Лютому - никогда почти не снимает с птиц доспехи?
Однако вместо коренастой черной барсучихи появляются хорьки. Точнее хорек-недомерок из семейства Пасечника и жирдяй, замотанный пестрыми шарфами, как новогодняя пальма. "Должно быть, соболь. Или куница," - предположил Избранный, вспоминая иллюстрацию из потрепанной книжки, привезенной еще его матерью. Мысли о матери...
Кажется, он вот-вот потеряет сознание, но крысы - как всегда появляющиеся буквально из под земли, без предупреждения, бранясь и потрясая оружием - пробуждают в нем те силы, что позволяли выжить многие разы до этой битвы.
-Еулалиа!
Пришельцы, куница и хорек, пропадают из поля зрения. Он чувствует их присутствие, но не видит. В шелково-красной дымке мелькают резцы, голые плетевидные хвосты, когтистые лапы... несколько раз отделявшиеся от тел и летящие в стороны в фонтане брызг и свисте Реуорда.
"Лопаты, Лоурел," - слышит он равнодушно-укоризненный голос отца и мысленно отгоняет его прочь. Мысленно он сражается не с крысами, а с Бучем Бринджелом, и это его лапы отсекает он в порыве своей одержимости.
Но похоже, что кроличий Староста начинает одерживать верх, и шкура Избранного пестрит уже не только собственными пятнами: черные крапины уступают багровым, и отнюдь не всю кровь пролили его противники...
Толстый кунь кричит что-то про ястребов, и видение, к великому облегчению Лоурела, отступает. Он вновь один, с двумя нелепыми гномами, против почти полусотни крыс-корсаров.
Героическая смерть - добрая смерть, но Избранный в вопросах героизма куда притязательнее.
... Спустя полчаса он оказывается на уступе, подле кособокой хижины, построенной мышами много сезонов назад. Раны его кое-как перевязаны обрывками ветхих кимоно, а Реуорд, верный его клинок, лежит чуть поодаль. Кунь и хорь, похоже, забыли про него, наспех сооружая укрепление из булыжников и изредка поглядывая на движущихся далеко внизу крыс, что спешат к скалам вдоль берега озера.
Недомерок - Сезоны, да они оба недомерки в сравнении с исполинским зайцем! - окликает Избранного, почти что требует, мерзавец, чтобы тот присоединился к их трусливым попыткам соорудить подобие бастиона. Оружие все еще при нем, ничто не мешает ему сейчас пустить его в ход... Но он медленно встает, обхватывает трясущимися лапами валун и медленно подкатывает к краю уступа. Бредет за следующим.
Нет, Лоурел никогда не разделит позиции Сэлмон, этой ласковой морды, что полагает, будто можно подружиться с хищниками. Просто эти двое - эти пятеро, если считать ястребов - неудачников своей странной попыткой спасти его от крыс заключили своего рода перемирие. Примирение с врагами говорит лишь об усталости от борьбы, о боязни поражения и о желании занять более выгодную позицию... Не в первый раз Лоурел заключает союз с хорьком-перевязкой. И видимо не в последний.
Лучи заката превращают пятна крови на его шкуре из красных крапин в черные дыры. Словно дуб, побитый короедами. Источенный ранами, усталостью, обидами.
Но не сломленный, твердый в своих намерениях очистить остров и смыть, наконец, позор своего рода.