Сказки дядюшки Танели

[LostGhost]

Крысь, ну я же должен тебе за сегодняшнее колесо обозрения.

Итак, короткая "Сказочка о Мартине Повешенном". К той самой довольно известной моей картиночке. Написано давно, просто я не считал это нужным куда-либо выкладывать.

Надеюсь, хоть кто-то останется довольным. Enjoy.)

 

После бывшего ночью шторма и тяжёлой полубессонной ночи у Мартина подкашивались лапы и разум был словно как в тумане. Но сознание юного воина заполнял гнев, смешанный с уверенностью.

С ненавистью юный мышь-воин, привязанный за все четыре лапы к столбам, посмотрел вниз. Там сейчас собралась целая толпа лесных жителей - таких же, как и он, рабов. Их согнали сюда для того, чтобы они смогли увидеть, как его, Мартина, истощённого долгим рабством и ночной бурей, сейчас будут разрывать на части бакланы и чайки - такое наказание придумал ему Бадранг, его поработитель и хозяин.

Лишь только вспомнив ненавистного ему горностая, Мартин скрипнул зубами от злобы. Сколько судеб сломал Бадранг, скольких зверей лишил дома, угнав в рабство и заставив строить ему крепость Маршанк, как много крови на его лапах... И среди убитых им есть и бабушка Мартина, Уиндред, не выдержавшая всех тягот перехода на Восточное побережье.

Но в то же время у Мартина была слабая надежда на то, что у Бадранга не выйдет его казнить. Ведь этой жуткой ночью с Мартином говорила незнакомка Роза, ищущая своего брата. Узнав о беде Мартина, она пообещала помочь ему всем, чем сможет. Кто знает, вдруг у неё всё получится, и тогда Мартину удастся выжить?

Но тут неожиданно внизу, там, где собрались рабы, стало подозрительно тихо. Мартин даже прищурился и подался вперёд, насколько позволяли ему верёвки.

Из длинного дома во двор Маршанка вышел Бадранг в сопровождении двух его приспешников. Тиран спокойно улыбался, глядя, как его рабы и солдаты расступаются перед ним, а его правая лапа в это время спокойно поигрывала рукоятью короткого меча, висевшего у него на поясе.

Вспомнив, что это за меч, Мартин даже впился когтями в верёвку. Это был клинок его отца, Люка Воителя. Покидая дом, Люк отдал меч своему сыну и велел никому не отдавать оружие. Но Мартин не сумел выполнить наставление отца: через несколько сезонов на Северный берег пришёл Бадранг, отобрал у Мартина меч и угнал мышонка и его бабушку в рабство.

Мартин прогнал от себя мрачные воспоминания и снова впился глазами в фигуру ненавистного Бадранга. Вот горностай что-то коротко сказал двум сопровождавшим его хищникам, те коротко кивнули и встали впереди остальных солдат тирана. А сам Бадранг убрал меч Люка Воителя в ножны и теперь уже в одиночестве пошёл к стене, на которой был привязан Мартин.

Мартин попытался выпрямиться и посмотрел в сторону ведущей на стену лестницы. Сердце мышонка сжалось, Мартин почувствовал даже странную слабость в своих лапах. Чувство неизвестности. Сейчас либо та самая Роза, которую он даже не видел ни разу, должна его спасти, либо ему, Мартину, предстоит мучительно умереть, став добычей бакланов...

Но вот Бадранг поднялся на стену и уверенно пошёл к привязанному Мартину. Он по-прежнему улыбался своей хитрой улыбкой, от которой Мартину почему-то неожиданно стало холодно, несмотря на то, что это летнее утро было тёплым.

- Доброе утро, Мартин, - с притворной доброжелательностью- в голосе и специально растягивая слова, начал Бадранг. - Как тебе спалось?

Снизу, из двора крепости, раздались смешки солдат тирана. Бросив злобный взгляд в их сторону, Бадранг присел на одно колено, так, что его морда оказалась рядом с мордой Мартина и продолжил:

- Надеюсь, Мартин, ты спал сегодня хорошо. А вот мне выспаться не удалось: я всю ночь глаз не сомкнул, всё думал, как же мне поступить-то с тобой...

"Что он хочет этим сказать? - недоумевал Мартин. - Разве он не собирается скармливать меня чайкам? Или... он придумал на мою голову нечто похуже?"

- Конечно, моя идея скормить тебя чайкам неплоха. Но увы, вчера я пришёл к выводу, что это лишь на первый взгляд. Ведь никто чайкам в голову не залезет, мысли их не прочтёт - вдруг они не захотят тебя есть? И тогда я решил придумать новое наказание для тебя, юный бунтовщик.

Сказав последнее, Бадранг сделал паузу и хитро прищурился. Мартин всеми силами старался не показать нарастающее беспокойство.

- И только к утру я смог найти решение проблемы, - всё так же притворно-слащаво продолжил горностай. - К чему изобретать что-то ненадёжное, когда есть старый проверенный многими сезонами метод?

С этими словами Бадранг положил лапу Мартину на голову и осторожно, но одновременно с нажимом, повернул её в сторону северо-западной стены.

"Ну и что в этой стене такого особенного?" - хотел было спросить поначалу ничего не заметивший Мартин, но тут у него пересохло в горле. На стене стояла высокая виселица. Её характерная верёвочная петля слегка покачивалась в лёгком утреннем бризе, а под ней стоял небольшой деревянный столб.

- За нападение на охрану полагается только одно наказание - смерть! - услышал сквозь неожиданно потемневший и потяжелевший воздух Мартин. - К тому же, вчера ты осмелился дерзить мне при разговоре. Снисхождения не будет, Мартин.

И тут неожиданно пленник рванулся в своих верёвках вперёд, чуть не вырвав из стены столбы, к которым был привязан, и выкрикнул прямо в морду Бадрангу:

- Нет! Ты не сделаешь этого, падаль!

От неожиданности Бадранг чуть не упал со стены, но, к его собственному счастью, горностай успел вовремя взять себя в лапы. Выпрямившись, тиран достал меч из ножен и со всего размаху ударил им мышонка по голове плашмя:

- Молчать!

Как только бессознательный Мартин безвольно повис в своих верёвках, Бадранг снова посмотрел в сторону двора Маршанка:

- Свяжите его и отведите на эшафот.

 

А тем временем на берегу молодая мышка Роза тоже вглядывалась в громаду Маршанка:

- Странно... - протянула она обращаясь к своему спутнику, кроту Грумму. - Они отвязывают его. С чего бы это? Вряд ли они решили пощадить Мартина...

Грумм обеспокоенно потрогал Розу за рукав туники:

- Это самое... госпожа, вы посмотрите на ту стену!

Мышка подняла глаза и посмотрела туда, куда указывал ей крот. Там, на стене крепости ненавистного ей Бадранга, был такой знакомый по старым страшным сказкам Г-образный силуэт с верёвочной петлёй...

- Неужели они решили его... так сказать... повесить, госпожа? Этого... ну... да быть так не может! - испуганно сказал Грумм.

Роза тем временем с трудом отвела взор от виселицы и посмотрела на местность, расстилавшуюся рядом с северо-западной стеной:

- Там нет крупных камней, спрятаться будет негде, - горько сказала она. - Мы ничем не сможем ему помочь...

 

Мартин почувствовал, что кто-то окатил его водой. Мышонок попытался открыть глаза, но они закрывались сами собой. Но тут, словно молния, промелькнули перед его глазами недавние события, чувства - и Мартин поспешно открыл глаза.

Перед его глазами была теперь совершенно другая картина, не такая, как на северной стене. Мартин словно бы стал выше ростом, а перед ним было не каменистое Восточное побережье, а небольшой песчаный пляж, переходящий в лес.

"Где я?" - подумал Мартин, пытаясь пошевелить передними лапами. Его ведь явно сняли со столбов, но лапы не слушались юного воина всё равно. Кроме того, что-то странно сдавливало шею...

Желая опровергнуть свои догадки, Мартин посмотрел наверх, но его мрачные подозрения лишь подтвердились. Над собой он увидел чернеющую деревянную балку и металлический крюк и привязанной к нему верёвкой, которая явно тянулась к его, Мартина, шее. Не было сомнения: сейчас Мартин стоит на эшафоте, его смерть - дело нескольких минут.

- Не хочешь ничего сказать напоследок? - раздался рядом знакомый голос.

Мартин тут же обернулся. Рядом с ним стоял нахально усмехающийся Бадранг и его приспешники.

"Теперь тебя уже никто не спасёт..." - обречённо подумал Мартин. Вряд ли Роза сможет прогнать хищников, прежде чем они выбьют из-под него стул. Да, Бадранг оказался хитрее, чем думал Мартин...

Мышонок понимал, что он сейчас бессилен как-либо изменить ситуацию. Поэтому он собрал в кулак все свои силы и сказал как можно твёрже:

- Ты подонок, Бадранг. Грязная скотина, у которой хватает ума только на то, чтобы порабощать и казнить невиновных. Ты ничтожество, и то, что ты убьёшь меня, не сделает тебя лучше...

Мартин осёкся на полуслове, лишь стоило его взгляду случайно столкнуться со взглядом Бадранга. До этого Мартин никогда не видел ни у кого такой эмоции во взгляде. Он даже не мог подобрать ей название; "понимание" - это определение подходило ей больше всего. Мартину даже показалось, что на какую-то долю секунды он смог заглянуть Бадрангу в душу и словно бы стать с ним единым целым.

- Если это всё, - по-прежнему насмехаясь, словно бы ничего и не происходило, ответил Бадранг, - то я прощаюсь с тобой, Мартин. Увидимся у Тёмного леса!

Сказав это Бадранг легко выбил из-под Мартина стул, словно бы он был невесомый. Тут же петля на шее у Мартина затянулась до предела, мышонок начал извиваться, пытаясь освободиться, ухватить хоть немного воздуха, продлить себе жизнь... А кровь уже приливала к голове, звуки окружающего мира становились для Мартина всё глуше и глуше, тонули в оглушительном шуме собственной крови, перед глазами плыли тёмные безобразные пятна. Мартин даже не знал, хватает ли ему сейчас воздуха или нет. В эти секунды, показавшиеся ему вечностью, он больше всего хотел повернуть время вспять, не нападать вчера на охрану и не дерзить Бадрангу.

"Жить... жить... жить..." - одно лишь слово билось в его угасающем сознании...

Стоявшие внизу рабы, наблюдавшие это зрелище, содрогнулись. До этого они никогда не видели, чтобы кого-то вешали. Связанный Мартин трепыхался на виселице как какая-то уродливая личинка в коконе, пытался освободиться. Некоторые рабы даже закрыли лапами глаза, будучи не в силах смотреть на это зрелище.

Одному Бадрангу в тот момент глаза кровавой пеленой застилало желание расквитаться. В уже почти задушенном узнике он видел не живого зверя, а только лишь врага, саботажника, подбивающего всех других рабов на бунт. К тому же, оскорбления, которыми Мартин осыпал Бадранга минуту назад, неожиданно сильно задели тирана. Просто так он этого оставить не мог.

Эти несколько минут, которые повешенный Мартин корчился в агонии, длились словно несколько часов. Но вот тело в последний раз вяло трепыхнулось и затихло.

Не гнушаясь, Бадранг подошёл к Мартину с залитой кровью от лопнувших сосудов головой и поднёс лезвие меча к носу молодого раба.

- Ну что? Жив? - спросил у тирана один из его солдат, крыса Гуррад, на которого тоже расправа произвела впечатление.

Бадранг посмотрел на лезвие:

- Похоже, что нет. Но всё равно...

С последними словами Бадранг проткнул Мартина насквозь его же мечом. Тело дёрнулось в рефлекторных судорогах: напряжённые мышцы расслабились от резкого удара.

Рабы обречённо ахнули, но Бадранг на это внимания не обратил. Вытерев меч о шкуру Мартина, он опустил его в ножны и коротко бросил своим солдатам:

- Гоните этих бездельников на работу. А мышонок наш пусть пока повисит так. Если чайки не захотят его жрать - выбросите труп в лесу. Всё понятно?

- Да, сэр! - отсалютовал ему Гуррад, уже спускаясь по лестнице во двор.

 

[Ифира]

Это - самая лучшая сказка на свете!

[LostGhost]

Э-хе-хе, спасибо :3

 

[Ифира]

Не, ну серьезно. Настроение поднимает - ух как. Особенно, если на ночь. Ммм, сны-то какие будут сниться - заглядение. Реально, мечты сбываются.

[LostGhost]

Ну я рад, что я смог исполнить твою мечту.)

[Золотая подлиза =)]

Taneli последнее очень порадовало =) красиво пишешь.

[LostGhost]

последнее очень порадовало =) красиво пишешь.

Спасибо-спасибо.) Стараюсь на радость не таким уж и многочисленным, к моему сожалению, фнатам Бадранга...)

[Золотая подлиза =)]

А я люблю Бадранга %253d) он ещё в мульте рисовкой поразил)

[LostGhost]

Мне его внешность в мульте тоже понравилась, да и дико жаль мне его стало. С тех пор я и рисую его, да и рассказы пишу...

 

[Золотая подлиза =)]

Мне ещё Клогг немного нравился, но не в мульте. Не люблю толстяков.

[LostGhost]

всё-таки местный вай-фай дал мне зайти под моим профилем ^w^

А меня он всегда бесил. Глупый, да и против Бадранга попёр зачем-то...

[крысобелочка]

Ты прав... Еще у него мания величия медленно прыгающе говорить! А ты слышал его акцент? Уууууужас

[Золотая подлиза =)]

Taneli это только если бы мы не сравнивали его с той рожей из мульта(

Хотя Бадранг мне нравится в сто раз больше!

[LostGhost]

Да он и без мульта противный. Один из немногих отрицалов, удостоившихся моей ненависти...

 

[Ганслингер]

Taneli

Равно как и моей! Этот жиробас супротив Бадранга полное фуфло! )

[Квентин]

А могло бы быть и так! Это я о "Сказочки о Мартине Повешенном" Необычный, но вполне закономерный альтернативный конец Мартина Воителя. И ни какого бы Рэдволла и в помине не было!

[LostGhost]

Мне бы хотелось, чтобы оно было так, честно говоря. Умный шаг умного правителя, а то Бадранг реально как-то глупо проиграл. Совершил кучу мелких ошибок, которые в итоге сыграли в его судьбе роковую роль...

А "Рэдволл", я считаю, всё равно бы построили. Ведь не благодаря же одному только Мартину пал Котир. Может, у них это заняло бы больше времени, но я уверен, они бы справились. И идея построить новое аббатство - это идея Жермены, а не Мартина. Так что это ещё неизвестно, был бы Рэдволл или нет...

[крысобелочка]

Бедранг проиграл, потому что Джейкс был в заговоре с Мартином... Ну тоесть не в заговоре. а он заранее знал, что победит Мартин!

[Ифира]

Но оно (аббатство) было бы уже не таким. Тгда там не было бы Мартина-покровителя, не было бы священного меча, не было бы таких выскочек как Маттиас...

[Луиза]

...и Маттемео...

[LostGhost]

Были бы другие. тут домысливать бесконечно можно, честно говоря.

[LostGhost]

Какая-то сказочка по мотивам моего любимого "A Christmas Carol". Надеюсь, голову за такое мне не оторвут.

И как бы Крыска сказала, что ей бы очень хотелось это здесь видеть. Так что если что, амигос, заранее извиняюсь.

PS: чёрт возьми, пришлось в 2 поста, ибо вышло длинновато.(

 

Густая тьма, поглотившая всё вокруг, начала медленно рассеиваться. Вскоре уже стали видны очертания домов, опустевшие кварталы, поблёскивающий снег. На тёмном ночном безоблачном небе уже стало возможно разобрать яркие сияющие звёзды, словно тоже желавшие пробить брешь в этой тьме.

И тут неожиданно всё вокруг стало заполняться густым белым туманом. Дымка, казалось, словно сияла изнутри и просачивалась отовсюду: из-под домов, трещин на тротуаре, чёрных окон. Туман полз по улицам, словно огромная расплывчатая полупрозрачная змея, поглощая собой всё вокруг. Казалось, что он всюду, даже внутри глаз. Разобрать очертания улицы снова становилось всё сложнее и сложнее.

Но тут белый туман огромным столбом взметнулся вверх и стал таким плотным, что разобрать, что за ним происходит, стало и вовсе невозможно. А затем - словно некий художник окунул в него, как в краску, свою кисть, - начал вырисовывать внушительную фигуру.

Похоже это существо было на очередного рождественского Духа. Высокий и полупрозрачный, в отличие от своих предшественников, он был словно соткан из окружавшего его белёсого тумана. Его длинные белые волосы были рассыпаны небрежно по плечам, абсолютно пустые белые глаза, похожие на два огня, смотрели на Скруджа, не выражая абсолютно ничего. Одеждой призраку служил длинный белый балахон, полы которого сливались с окружавшей его дымкой. На его голове сидел венок из остролиста, который, впрочем, куда больше напоминал терновый венец. Острые голые потемневшие ветви, тронутые гнилью ягоды, пара засохших жалких листиков. И это был единственный из являвшихся Скруджу призраков, от которого не веяло ни добром, ни теплом. От него явственно исходили отчаяние и злоба.

И вот, наконец, призрак медленно и плавно подлетел к Скруджу и поднял свою руку, словно бы приветствуя его. К некоторому удивлению Скрудж отметил, что у Духа нет кистей рук - лишь длинные рваные рукава балахона, тоже отчасти сливавшиеся с окружавшим его туманом.

- Кто ты? - спросил Скрудж, отводя глаза и чувствуя необъяснимое желание убежать от этого призрака как можно дальше. Почему-то он не внушал ему ничего, кроме отвращения и страха.

- Не узнаёшь меня? Как же забавно. А ведь я столько лет был дорогим гостем в твоём доме, Скрудж, - ответил Дух странным голосом, под стать его внешности. Словно бы несколько людей одновременно произносили одни и те же слова. И тонкие губы Духа не двигались, хотя голос его Скрудж слышал отчётливо, и это тоже в какой-то мере внушало страх.

Всё так же недоумевая, Скрудж смотрел на призрака, так и не решаясь ещё раз спросить, кто же он. Бесстрастная, сотканная из белёсого тумана фигура стояла совершенно неподвижно, пугающе.

- Я Дух Потерянного Рождества, - наконец, представился он. И тут Скрудж заметил, что за спиной у Духа - два больших покрытых чёрными перьями крыла, так резко контрастирующих с его белой фигурой. На чёрных их перьях не было ни единого отблеска, словно бы они, в отличие от их владельца, состояли из темноты. Как будто заметив, куда направлен взгляд Скруджа, Дух медленно проговорил:

- Ты боишься их черноты, Скрудж?

- По правде говоря, да, - с трудом выдавил тот из себя.

- Не без основания. Чёрный цвет - цвет горести, злости и ещё кое-чего. Непрожитые жизни тоже можно окрасить в такой цвет. А ведь уже не один век хожу я по вашей земле, ища таких, как ты. Именно вы всегда меня и интересовали - вы, те, кто никогда не чтит Рождество и даже осмеливается совершать злодеяния в такой день.

На какое-то мгновение в душе Скруджа шевельнулась жалость к этому Духу, но она исчезла так же быстро, как появилась. По-прежнему это существо у него ничего, кроме страха, не вызывало. Скрудж беспомощно озирался вокруг, надеясь увидеть хоть кого-то - случайного прохожего, пьяницу, бредущего в столь поздний час домой из трактира, любопытного, решившего ни с того ни с сего выглянуть в окно - в общем, хоть кого-то, кто мог бы избавить его от общества столь неприятного ему Духа!

А Дух тем временем с лёгким шелестом снова обратился в белёсый туман. Но на этот раз он был куда плотнее, чем прежде - через него не было видно абсолютно ничего. И теперь он больше не казался чисто-белым: сейчас Скрудж чётко видел, что он грязно-серый, словно чем-то запятнанный.

Но вот дымка начала рассеиваться. Перед глазами была большая богато обставленная комната. Жарко пылал камин, отблески огня играли на тяжёлых бархатных шторах. Мягкий совсем не вытертый ковёр лежал на полу, а прямо напротив камина стоял большой стол, за которым сидела девочка лет десяти. Светловолосая, с нежной кожей, одетая в лёгкое голубое платье, она походила бы на маленького ангела, если бы не её необычайно грустное лицо. Перед ней на столе лежали толстые книги, одна из них была открыта, а сама девочка старательно выводила что-то аккуратным остреньким чёрным пёрышком на бумаге.

Тем временем Дух снова возник из своего белого тумана прямо за спиной девочки. Заглянув ей через плечо, он плавно пересёк комнату и встал недалеко от Скруджа.

- Какая жалость, - сказал Дух, хотя его голос выражал больше издёвку, чем настоящее сожаление. - Бедное дитя, о, как же грустно на это смотреть! Всё Рождество она просидела над ненавистными учебниками. Да-да, с самого утра, в то время, как другие дети веселились. В Рождество, в настолько великий праздник.

Но тут девочка внезапно оторвалась от своего занятия, подняла голову и посмотрела туда, где стояли Скрудж с Духом. Скрудж, уже привыкший к тому, что во время его путешествий с Духами его никто не видит, сейчас ощутил, как по спине его пробегает лёгкий холодок: а что если сейчас их всё-таки видно? Но его опасения были напрасны, видно, внимание девочки привлекло что-то другое. Что-то по-быстрому дописав, она громко крикнула:

- Папа! Посмотри, теперь правильно?

Дверь внезапно с грохотом открылась. В комнату влетел отец девочки - высокий сухопарый джентльмен в деловом костюме, с водянистыми глазами и редкими тёмными волосами. Всё - его резкие движения, быстрый шаг, лихорадочно блестящие глаза - выдавало, что он явно нервничает или чем-то недоволен. Быстрым шагом подойдя к столу, мужчина опёрся на него обеими руками и резким, отрывистым, похожим на собачий лай, голосом сказал:

- Давай сюда!

Девочка даже подпрыгнула на своём стуле и чуть было не пролила чернила на то, над чем так старательно трудилась. В её глазах на секунду промелькнуло затравленное выражение и даже какая-то обречённость. Затем она, собравшись с духом и взяв всю свою волю в кулак, протянула отцу исписанный листок. Так же резко и грубо он выхватил бумажку из рук дочери и, вытащив из кармана сюртука небольшие очки, принялся читать.

Отец читал долго, но лицо его не выражало ни гнева, ни нервозности. Девочка уже было легко улыбнулась и собиралась спросить что-то у отца, но тут в него словно сам чёрт вселился. Лицо джентльмена снова налилось краснотой, глаза злобно засверкали. Со всей силой ударив кулаком по столу, да так, что книги с письменными принадлежностями аж подпрыгнули, он завопил, брызжа слюной:

- Опять неправильно! Я объяснял это тебе ещё вчера, я повторил сегодня, а ты по-прежнему как будто не понимаешь! Ты строишь из себя дурочку, или же ты в самом деле настолько глупа?!

Бедный ребёнок от столь злых слов, да ещё произнесённых с таким запалом, испуганно спрятался под стол. Была видна лишь светлая чёлка девочки, да её большие напуганные полные слёз глаза. Она сдерживала слёзы совсем как взрослая, боясь показать, что отец задел её за живое. И лишь дождавшись, пока отец несколько раз глубоко и тяжело вдохнёт воздух, чтобы успокоиться, она отёрла выступившие слёзы рукавом платья и робко сказала:

- Папочка, но я очень устала. С самого утра я только и делаю, что сижу за учебниками, а ведь сегодня Рождество. Все гуляют, а я сижу дома. Можно я хотя бы...

- И даже думать не смей! - рявкнул отец. - Другие дети заслужили этот праздник. Кто помогает своим родителям в труде, кто учится - и одна ты, позор мой, все последние месяцы бездельничала, а сейчас делаешь вид, будто не понимаешь простых вещей! Вот, смотри, - отец, на секунду замешкался, ища в стопке нужный лист, - я тебе это раз пять показал, всё объяснил, разжевал, чуть ли не в рот засунул, а ты говоришь, мол, не понимаешь! Не верю я тебе! Не верю!

- Но папа!.. - взмолилась девочка жалобным голосом.

- Учись! - жёстко сказал отец. - Ты не выйдешь из дома, пока не сделаешь мне ещё три страницы в придачу к тому, что я велел тебе сделать раньше, поняла?

Не дав дочери времени на ответ, отец выбежал из комнаты, не забыв хорошенько хлопнуть дверью. Девочка же, тяжело вздохнув, хотела было взяться снова за письменные принадлежности, но поставила перо в чернильницу, отложила бумагу и грустно посмотрела в сторону окна, за которым валил густой снег. Где-то там, далеко, радостно смеялись её друзья и подружки, играли в снежки, поздравляли друг друга со светлым праздником и просто развлекались. Развлекались без неё... Большие красивые глаза девочки блестели от слёз.

- Этот шумный джентльмен - такой же коммерсант, как и ты, - неожиданно заявил Дух в воцарившейся тишине. - Его жена умерла рано, сестёр и братьев ни у него, ни у неё не было. Единственная наследница всей его фирмы и всех его денег - вот эта девчушка, ребёнок неглупый, по правде говоря, но ошибающийся исключительно из-за страха перед своим отцом, который застилает всё остальное в её сознании. Отец всего, чего имеет, добился крайне нелёгким трудом, и кроме того - очень боится, что станет с его капиталом после смерти. А потому он решил самостоятельно обучить дочь всему, что знает сам, но увы, педагог из него вышел никуда не годящийся...

Скрудж ещё раз окинул взглядом комнату девочки. И только сейчас он понял, что теперь кажется ему странным: нигде не видно ни одной эмблемы Рождества. Ни веточек остролиста, ни весёлых игрушек, ни тем более роскошной ёлки. Словно бы на дворе был самый обычный день.

- Да, они никогда не отмечали Рождество, - всё таким же пустым голосом продолжил Дух. - А зачем им это? Отец постоянно занят, у него нет времени ни на какие праздники. А девочка вскоре поймёт, что один-единственный потерянный праздник в году пойдёт ей только на пользу. Я вижу, лет через двадцать она будет достойной преемницей своего отца... хотя в личной жизни будет абсолютно несчастна. Одно лишь может утешить: сердце её не очерствеет, но заметят это далеко не все.

Скруджа пробрала дрожь.

- Дух! Неужели ты не понимаешь, как многое ей придётся отдать за своё блестящее будущее? Она же лишена даже такого простого счастья, как Рождество, она не может просто порадоваться общению с друзьями, в будущем она будет одинока... Стоит ли это всё того, что она приобретёт взамен?

Дух повернулся к Скруджу и посмотрел на него искоса:

- И эти слова я слышу от того, кого называют самым жадным и чёрствым человеком в Лондоне? От того, кто отказался от всего ради денег? Однако, над тобой хорошо поработали.

Выдержав некоторую паузу и в последний раз взглянув на бедную девочку, которая уже что-то писала, Дух промолвил:

- Я бы не хотел задерживаться здесь. Идём дальше.

Сказав это, Дух протянул Скруджу свою руку. С некоторым опасением он взялся за длинный рукав, боясь, что его рука просто пройдёт сквозь настолько дымчатое существо. Но нет. Рукав длинного балахона Духа, несмотря на свою кажущуюся призрачность, был вполне материальным, а на ощупь больше всего походил на чуть подтаявший снег. Слегка кивнув, Дух начал расправлять свои чёрные крылья.

Шорох перьев, хаотичный калейдоскоп самых разнообразных картин перед глазами, свист воздуха - и вот уже Скрудж с Духом стоят в другом доме, куда более бедном. Старые обшарпанные стены с облупившейся краской, рассыхающийся пол, в старом закопчённом камине жалко тлеют угольки, от которых, впрочем, не было особого тепла. Через грязное окно с потемневшей рамой свет почти не проникал, в комнате стоял полумрак. Лишь одинокая свеча на стареньком столике разгоняла его. Рядом со столиком стояло изъеденное молью кресло, в котором сидела одинокая старуха и что-то вязала. Непривычно тихо было тут. Казалось, сами Небеса забыли об этом убогом жилище и его пожилой обитательнице.

- А ведь у неё есть и семья, и дети, - сказал Дух, в чьём бесстрастном голосе, прислушавшись, теперь можно было уловить еле слышимое ехидство. - Но где они? Я их вижу, они сидят в своих тёплых домах, поздравляют друг друга и веселятся. Их мать, бабка, кормилица, оказалась им не нужна, коротает свой век в маленьком полузаброшенном пригороде Лондона. По правде говоря, её родные уверены, что старуха давным-давно на том свете.

Тут старушка положила своё вязание на колени, надела очки, лежавшие рядом со свечой и, прищурившись, стала, подобно бедной девочке, вглядываться туда, где стояли Скрудж и Дух. Несколько раз она дышала на свои очки, явно силясь что-то рассмотреть получше, протирала глаза, недоуменно моргала. Затем, отложив вязание, она встала со своего кресла и подошла к невидимым Духу и Скруджу.

- Кто здесь? - тихо спросила она. В тишине её дребезжащий голос прозвучал как-то особенно громко. Не увидев ничего, она лишь пожала плечами и, шаркая ногами, пошла в коридор.

Скрудж последовал за ней, совершенно не понимая, что творится. Сначала девочка тоже смотрела в его сторону, теперь так же поступила и эта старуха. Люди явно не видят его, но чувствуют постороннего рядом. Почему же так? Раньше этого не было. Быть может, всё дело в том, что эти люди одиноки, и даже присутствие фантомов ощущается ими особенно остро?

- Она идёт в церковь, в надежде, что хоть там её накормят обедом. И да, она совершенно не подозревает, что за день сегодня, - прошелестел Дух, сбив Скруджа с мысли. - Бедная. Унылое существование заставило её потерять счёт дням.

Накинув на себя старую рваную шаль, взяв свою порядком истрепавшуюся бесформенную чёрную сумку и положив в неё не менее потрёпанный кошелёк, старушка вышла из дома. Старательно закрыв дверь своего убогого жилища, она пошла куда-то вглубь города по заснеженной еле видной дороге.

Создавалось ощущение, что в этом городишке и вправду никто не жил. Старые обшарпанные дома, многие из которых почти разрушились от времени, казались чёрными в сумерках. Ни из одного окна не бил даже самый слабый лучик света, ни один прохожий не прошёл мимо. Ставни на окнах закрыты, на многих дверях висят массивные изъеденные ржавчиной замки. Дороги - если их, конечно, можно было так назвать - занесены снегом, и не видно ни одного следа. Даже нищие не сидели в тёмных углах улиц, выклянчивая милостыню, даже лай собак не доносился издалека. Словно старушка, медленно бредущая по снегу, была единственным живым человеком в этих местах. Но стоило старушке миновать очередной запустелый квартал, как как Скрудж тут же отмёл свои догадки по поводу необитаемости городка.

Словно из-под земли прямо перед старушкой выскочили четверо детей, трое мальчишек и девчонка. На вид каждому из них было не более пятнадцати лет. Грязные, оборванные, худые, с голодными и злыми глазами, больше всего они походили на маленьких шакалов. И все они уставились на старушку с такой неприкрытой злобой и алчностью, словно она и была причиной всех их лишений в этой жизни.

- Эй, смотрите-ка, кто тут у нас! - с азартом выпалил один из мальчишек, вышагивая вперёд.

Старушка испуганно шагнула назад, крепко прижимая сумку к груди. Но, видно, злые дети уже обо всём догадались. Злобно улыбаясь, они продолжали медленно двигаться в её сторону.

- Ребята, кто вы? - робко спросила старушка, уже даже не пытаясь отступать. - Я вас здесь никогда раньше не видела...

- Зато теперь увидела! - провизжала девчонка. Сальные нечёсаные космы обрамляли её лицо, а голос был настолько пропит и прокурен, что больше напоминал голос старой алкоголички. - Эй ты, карга, отдавай свои денежки, если жить охота!

Старушка так и застыла, как громом поражённая, ещё сильнее прижимая к себе свою сумку:

- Нет! Там же мои последние деньги... дети, миленькие, может, вы пустите меня?

- Ишь ты! - вспылила девчонка. - Смотрите-ка, старая кочерыжка со нравом попалась! Ну не хочешь отдавать по-хорошему - так мы возьмём по-плохому!

Тут только Скрудж заметил, что у одного мальчишки в руках - длинный нож со щербатым лезвием, явно украденный в мясной лавке. Со сверкающими абсолютно тупой, но этого ещё более страшной злобой глазами, маленькие хищники - а по-другому их назвать и язык не поворачивался - окружили старушку, отрезав ей последнюю возможность спастись.

- Дух! - взмолился Скрудж, будучи не в силах на это смотреть и отворачиваясь. - Останови их, сделай хоть что-нибудь! Они не могут... они не должны убивать её!

Но Дух лишь решительно помотал головой:

- Нет. Смотри!

Но не успел Скрудж повернуться, как раздался душераздирающий крик - вопль боли, ужаса и отчаяния. В чистом морозном воздухе появился ещё один такой знакомый подсознательно и такой противный аромат. Запах крови. С трудом пересилив себя, Скрудж всё-таки повернулся и увидел, что несчастная пожилая леди мешковато повалилась на снег, а под её телом тут же начала расползаться тёмно-бордовая лужа. Мальчишка с ножом, явно главарь банды, выдернул окровавленное лезвие из своей жертвы, вытер небрежным жестом о рукав и спрятал куда-то под одежду. А в это время остальные шакалята старательно рылись в сумке.

- Что я говорила! - хрипло вскричала девчонка, потрясая старым кошельком. - Пошли, купим себе наконец-то пожрать!

- Эй! - глупо возразил ей другой маленький бандит. - А деньги делить когда будем?

Девчонка мерзко хихикнула:

- Боишься, что украду? Да не переживай, поделюсь со всеми. Только давай уйдём отсюда, а то мало ли кто тут ходит? Увидят ещё нас, подумают что-то не то...

Последние слова маленькие бандиты встретили глупым громким смехом. Бесшумно, так же как и появились, дети скрылись за ближайшим же поворотом.

- Её найдут уже мёртвой лишь через две недели, - сказал Дух, смотря разбойникам вслед. - А этих детей никогда не накажут. Их просто никто не будет искать.

Скрудж стоял, в полном отчаянии и бессилии смотря на старушку, безжизненно лежащую на мёрзлом тротуаре. Маленькие шакалы не постеснялись ничего - ни святого дня, в который они совершили столь ужасное дело, ни даже того факта, что они напали на беспомощного человека - одинокую пожилую женщину, всей своей бандой. И ради чего? Ради каких-то грошей, которых ей даже вряд ли бы хватило на достойный ужин. Невольно Скруджу вспомнился Дух Нынешнего Рождества и то, как легко и просто мирил он людей, даже просто пытавшихся поссориться в Рождество. Почему сейчас его сопровождает не он, а это не внушавшее никаких светлых чувств существо, которому явно нравится так бесстрастно наблюдать за людскими горестями? Почему он даже не пытается помочь этим несчастным?

- Торжество доброты, как же! Эти дети предпочли пустым словам деньги, незначительные, но в их глазах даже столь мизерная сумма кажется огромной. Теперь ты видел, что далеко не все люди становятся светлее и добрее в этот день? Но у меня есть ещё кое-что, что тебе стоит увидеть, - молвил Дух, снова обращаясь в плотную белёсую дымку.

Едва туман успел полностью поглотить запорошенную снегом улицу со старыми домами, как откуда-то издалека начали доноситься голоса. Невозможно было разобрать, о чём говорили люди, но зато отчётливо слышался гнев и даже какая-то измученность в их голосах. Да и сам воздух стал совершенно другим, и дело было даже не в том, что из него пропал такой отвратительный аромат крови. Вокруг словно бы стало жарче, казалось, одно неловкое движение - и раскалённый до предела воздух просто взорвётся.

- Ты не имеешь никакого права на этот дом! - кричал какой-то мужчина. - Кто ты вообще такая?

- Один мужчина умер не так давно и оставил довольно неплохой дом в наследство своему сыну, - тихо сказал Дух, скрестив руки на груди. - Но вот незадача, сам он не жил в этом доме никогда, зато там всю жизнь провела его ныне покойная старшая сестра и её дочь, которая тоже имеет на этот дом права. Умерший поссорился со своей сестрой много лет назад, теперь в ссоре и их дети, решающие, кому же всё-таки достанется проклятое жильё. О, как же легко материальные ценности разрушают родственные узы!

Выпалив последнее, Дух встал напротив Скруджа, на другой стороне помещения. А дымка тем временем полностью рассеялась. Теперь Скрудж видел, что он стоит в чьей-то чужой гостиной, не самой богатой, но весьма уютной. Если бы не двое молодых людей, ожесточённо спорящих в этой комнате, это была бы самая обычная лондонская квартира. Но из-за чужой злобы хотелось уйти, да как можно скорее.

- Я жила тут с самого детства! - чуть не плача, сказала молодая женщина в тёплом коричневом платье и в тот же момент протянула своему собеседнику какие-то бумаги. - Вот видишь... моя мать оставила мне этот дом по наследству!

Мужчина, которого вполне можно было бы назвать красивым, если бы не злоба, искривившая его лицо, да не дёргающееся нижнее веко, некоторое время стоял, сжав губы, да так, что они аж побелели, а потом - тоже положил на стол какие-то бумаги, хорошенько хлопнув при этом рукой по столу.

- На, смотри! Здесь всё - и подпись, и печать, и заверение нотариуса, и все надлежащие бумаги, в которых чёрным по белому сказано, что в этом доме имею право проживать только я! Про тебя не сказано ни слова! Знал мой отец, знал, что вы со своей стервой-мамашей не отдадите мне моё законное жильё так просто, и обо всём позаботился! Гляди... - начал было он, но тут заметил, что сестра его смотрит куда-то в сторону. - Ну что там?

Лицо молодой женщины выражало только одно чувство: недоумение. Забыв про своего разъярённого брата, она удивлёнными глазами смотрела совсем в противоположную ему сторону - туда, где сейчас стоял Дух Потерянного Рождества.

- Ты... ты тоже это чувствуешь? - тихо и абсолютно спокойно спросила она, хотя голос её чуть дрожал.

Брат нахмурился:

- Что?

- Да нет... ничего. Ничего особенного. Просто мне вдруг начало казаться, что там, у стены, кто-то есть...

"Выходит, люди чувствуют не меня, а Духа, - сделал вывод для себя Скрудж. - Но почему так?" Его блестящая версия с одинокими людьми сейчас рассыпалась в одночасье. Может быть, лишь те люди, кто несчастен даже в Рождество, чувствуют присутствие этого Духа? Но додумать ему не дали, благо мужчина опять пришёл в ярость:

- Не иначе как дух моего отца пришёл сюда, сестрица! Чтобы помочь мне раз и навсегда вышвырнуть тебя из дома, который мой по закону!

Убрав документы в портфель, мужчина обеими руками опёрся о стол и злобно посмотрел на сестру:

- Ну почему ты со мной так? - всхлипнула женщина, пытаясь хоть как-то затронуть добрые чувства в душе брата. - Ведь сегодня же Рождество, святой день, давай не будем ссориться! Это же грех, брат!

Но тот был непреклонен:

- Не заговаривай мне зубы своим Рождеством. Мой отец всегда говорил мне, что в этом празднике нет смысла, и я склонен ему верить.

Выпалив эту тираду, мужчина подошёл к двери, но перед тем, как выйти, делано спокойным голосом сказал:

- Я даю тебе неделю, чтобы съехать из этого дома раз и навсегда. Если через семь дней я увижу тебя здесь, в моём доме, - я задушу тебя собственными руками.

Дождавшись, пока шаги скандалиста утихнут, молодая женщина ещё пыталась сдерживать слёзы, но всё-таки не смогла. Не в силах смириться с такой грубостью и несправедливостью, она повалилась прямо на стол, рыдая в голос. Но неожиданно, медленно, словно находясь в трансе, она подняла своё заплаканное лицо с красными от слёз глазами и снова уставилась туда, где стоял Дух.

- Я не знаю, кто ты... но я чувствую, что ты рядом, - тихо прошептала она. - Кто бы ты ни был... помоги мне, пожалуйста, помоги...

[LostGhost]

Едва последнее слово слетело с её губ, как очертания гостиной стали постепенно терять свою чёткость, а потом и вовсе исчезать в невесть откуда взявшейся вязкой темноте. А где-то рядом звучал голос Духа, невидимого, но его присутствие явно ощущалось даже в таком мраке.

- А ведь всё могло бы быть совсем не так, как сложилось. Отец запросто мог бы сжалиться над своим чадом, маленькие подонки могли свернуть не в тот квартал, а брат с сестрой нашли бы общий язык и уже этим вечером они бы сидели и мирно пили чай в ставшей их общей гостиной. Но увы! - жизнь людей принимает не самый лучший оборот, когда я рядом. Ты сам заметил, что люди обращают внимание на моё присутствие, однако, видеть меня не могут. И, находясь рядом, я вселяю в них злость и тревогу, заставляя идти по чёрной дорожке злобы и обид.

И только сейчас с ужасом для себя Скрудж осознал, в обществе насколько злого Духа он сейчас находится. Внешне чем-то напоминавший Духа Прошлого Рождества, такой же с виду светлый и сияющий, словно сотканный из белого света, Дух Потерянного Рождества - настоящий демон этого светлого праздника, невесть зачем созданная Всевышним злая сила. Светлость его была не более чем иллюзией. В отличие от всех остальных являвшихся к Скруджу Духов, этому явно радость доставляло лишь одно - людские боль и злоба. И лишь чёрные как смоль крылья да гнилой венец на голове выдавали полностью его отвратительную натуру.

А тьма тем временем заполнила всё вокруг, став абсолютно непроницаемой. Как ни силился Скрудж хоть что-то различить в ней - не смог. Зато теперь белый туман, подобный тому, что окружал Духа, вился и под его, Скруджа, ногами. Невольно он даже подумал, а не стал ли он сам таким же белёсо-дымчатым, как Дух, и посмотрел на свою руку. Но нет. Рука его по-прежнему была из плоти и крови. А тем временем Дух, всё с теми же скрещенными на груди руками, стоял напротив Скруджа и... улыбался! Да-да, если, конечно, эту гримасу можно было назвать улыбкой. Жуткая, изломанная, какая-то неправильная, больше всего напоминавшая гримасу мертвеца.

- Скажи мне, Скрудж, - начал Дух вкрадчиво, - почему ты вдруг решил столь резко изменить свою жизнь и себя? Заглядывая в твою душу, я не вижу в ней светлости. Всё та же прочно поселившаяся в тебе жадность и... страх? Что тебя настолько сильно привело в ужас? Уж не думаешь ли ты, что не справлять Рождество - это постыдно?

- Нет, - с трудом выдавил из себя Скрудж, ощущая, как светящиеся ледяные глаза Духа смотрят словно бы сквозь него. - Дело не в этом.

- А что же тогда?

- Джейкоб... и те Духи - те, остальные, - всё так же, словно выдавливая из себя слова, продолжал Скрудж. - Ведь я же вскоре умру, если буду и дальше так жить...

Дух улыбнулся ещё шире, словно бы Скрудж сказал ему нечто приятное:

- Как я и предполагал. Ты делаешь это всё только из-за страха. Нет в твоём сердце желания измениться - лишь страх меньше чем через год умереть всеми забытым и проклинаемым. А ещё - нежелание пойти по стопам твоего весьма строптивого компаньона. Да-да, - протянул Дух, заметив удивлённый взгляд Скруджа. - Ты сам видел, как много на вашей грешной земле летает таких душ грешных, но похоже, что один лишь Джейкоб Марли считает, что наказание своё не заслужил и всеми путями старается избавиться от этих цепей, кои носит уже не первый год. Думаешь, из-за своего хорошего отношения к тебе послал он тебе трёх рождественских Духов, пошёл против воли высших сил? Нет. Знаешь, как неприкаянная душа может освободиться? - неожиданно задал Дух несколько отвлечённый вопрос.

Скрудж помотал головой. Тогда Дух сложил свои руки так, словно собирался молиться, и продолжил:

- Она должна сделать хотя бы одно доброе дело. Сделать бескорыстно, из желания помочь и только. И только тогда, когда добро это осуществится, душа освободится от своих оков и будет вольна лететь туда, куда захочет. Но увы, боюсь, ни с тобой, ни с твоим компаньоном это не сработало. Пожалуй, я лично позабочусь о том, чтобы к вашим цепям добавились лишние звенья - за непокорность и лживость.

Услышав это, Скрудж даже вздрогнул. Непонятно почему, но он чувствовал, что Дух говорит ему неправду, клевещет на его старого друга! А Дух, явно не подозревающий о его мыслях, безмятежно продолжал:

- Вы оба достойны друг друга. Один никак не может смириться с заслуженным и понять, что исправлять что-либо настолько пропащей душе бесполезно. Другой хочет изменить свою жизнь, но как! - улыбка Духа ещё больше искривилась, теперь она напоминала весьма злобную гримасу презрения. - Притвориться добрым, лишь бы подохнуть лет на десять попозже и не ходить в цепях после смерти. Надеешься, что так обманешь высшие силы? Признайся сам себе, что иллюзия добра не даст тебе ничего, ты будешь ещё сильнее всех ненавидеть, но злобу свою будешь заглушать страхом, вспоминая всё, что увидел в эту ночь. И надолго тебя всё равно не хватит. Года через три ты обо всём забудешь и снова будешь тем же жадным ненавидимым всеми стариком. Так есть ли тебе смысл жить дальше?

Неожиданно Скрудж почувствовал дикую ненависть к стоявшему перед ним существу. Забыв про то, сколь легко Дух манипулирует людскими характерами, не думая, что он специально толкает его на подобный поступок, он выпалил, глядя прямо в белёсые глаза:

- Ты единственный, кто не верит в меня! Все остальные Духи поверили в мою искренность, и я тоже знаю, что желание измениться я принял вовсе не из-за страха! Скажи, если ты изначально считал меня пропащим человеком, то зачем пришёл помогать мне стать другим?

Но Дух нисколько не смутился. Опустив свои руки и сложив крылья поудобнее, он с насмешкой ответил:

- Кто сказал тебе, что я пришёл к тебе на помощь? В эту ночь меня не должно было быть здесь, но я решил всё-таки тебе явиться, пусть моё появление и не было тебе предсказано.

В этот момент Скруджу стало по-настоящему страшно. Дух не лгал, ведь и в самом деле Джейкоб Марли упомянул лишь Духов Прошлого, Настоящего и Будущего Рождества. Потерянного он даже не упоминал. Возможно, Скрудж сам бы это понял, но Дух Потерянного Рождества появился так внезапно и так быстро потащил его, Скруджа за собой, что тот просто воспринял это всё как должное...

- Тогда зачем ты здесь?

Вместо ответа Дух расправил свои чёрные крылья и начал медленно надвигаться на Скруджа:

- Я не приношу ни радости, ни веселья только по одной простой причине: я сам - души тех, кто не чтил Рождество в своём сердце много лет подряд, не любил своих ближних, не помогал нуждающимся, но вместо этого лелеял в душе своей смертные грехи. Именно поэтому несчастные люди чувствуют меня, для счастливых же я буду не более чем воздухом. Я показал тебе всех этих бедных людей, боясь, что ты начнёшь искренне им сочувствовать и хотеть помочь, но ты по-прежнему лишь боялся, как бы их участь не стала твоей. И я решил забрать тебя с собой, как и многих других, кто терял Рождество до тебя!

- Но Джейкоб... почему он не...

- Я не смог забрать его с собой по воле сил, стоящих выше меня. Считай, что ему, как и тысячам ему подобным, просто повезло, если, конечно, его долю можно назвать везением. А теперь - отдай мне свою душу, Скрудж!

Шелест чёрных крыльев Духа становился всё громче и всё более угрожающим, по мере того, как сам Дух приближался, рост его увеличивался, а лицо менялось. Теперь он вовсе не казался таким изящным и потусторонним, как раньше. Белые гладкие волосы растрепались, глаза ввалились, щёки и лоб покрылись пятнами гнили, из-под венка начала сочиться кровь. Всё больше Дух напоминал мертвеца, восставшего из могилы по какой-то злой прихоти судьбы. Из рукавов появились кисти рук - худые, словно состояли лишь из костей, обтянутых кожей, с большими обломанными ногтями, они жадно тянулись к горлу Скруджа. Тот уже было приготовился к смерти, но тут откуда-то сзади громко раздалось:

- Уходи, чернокрылый!

Дух Потерянного Рождества даже отступил назад, но словно бы споткнулся и упал на колени, опираясь о невидимый пол своими руками, кистей которых снова не стало видно. Лицо его опять приобрело прежнюю потустороннюю изящность, однако, теперь оно сильно искажалась непритворным страхом и злобой - теми чувствами, что сам Дух сеял среди людей. Злой взгляд его белых глаз был направлен куда-то в сторону. Невольно Скрудж повернул голову туда, куда смотрел Дух, и опять застыл в оцепенении. Там, в точно такой же белой дымке, стоял Джейкоб Марли - всё с той же тяжёлой опутывающей его цепью и всё такой же полупрозрачный, а с ним - три духа Рождества - Прошлого, Настоящего и Будущего.

Какое-то шестое чувство подсказывало Скруджу, что теперь его никто не тронет, однако, он всё равно на всякий случай отошёл подальше от Духа Потерянного Рождества - чтобы уж точно быть уверенным, что тот не причинит ему вред.

- Берегись тех, у кого такие крылья за спиной, - гулко, но мягко сказал кто-то из Духов. - Чернокрылые - те, кто прокляты самим Господом Богом, кого не должно быть в этом мире, но кто ещё живёт, питаясь людскими пороками. Берегись их, ибо ничего хорошего не несут они в этот мир!

Дух Потерянного Рождества даже не делал попытку подняться. Судя по всему, остальные Духи имели некую власть над ним. Он мог лишь с невероятной злобой смотреть то на них, то на Скруджа, но ничего не произносил и даже почти не двигался.

- Потерянного не вернёшь, - раздался всё тот же голос. - Его нельзя держать, о нём бесполезно сожалеть, но его можно искупить. И тогда оно никогда не вернётся, пытаясь забрать тебя с собой, сбить с пути истинного. И помни: хозяин своей жизни, равно как и судья её - только ты сам, даже высшие силы над этим не властны. Сегодня Потерянный тебя не тронет, но запомни! - если ты будешь жить так, как он сказал, если не будет в твоём сердце искренности, но будет лишь страх за свою шкуру - он вернётся и на сей раз доведёт начатое до конца. Запомни это, Скрудж!

И едва последний отзвук этих слов растаял в слегка прохладном пропитанном белёсым туманом воздухе, как тьма начала рассеиваться, приобретая такие знакомые очертания...

[LostGhost]

Что же, как я вижу, моё не-рэдволльское творчество мало кому нравится. Ну что же, посмотрим, как вам понравится это.

То, что должно было быть двенадцатью сказочками, но мне не захотелось это писать.

Сказка первая, о том, когда ближние становятся дальними.

- Я ненавижу и всегда ненавидела тебя! - крикнула Элайн, старшая из дочерей Мелони.

- Ты испортила нам всю жизнь, - прошипела младшая, оскалившись. - Надеюсь, ты скоро подохнешь...

Мелони, старая белка с уже седой шерстью и мягкими грустными глазами, грустно смотрела на своих юных разъярённых дочерей, самых любимых зверей в её жизни. Элайн и Райну она любила всегда, отказывалась от всего ради их блага, стремилась подарить им самое лучшее. И, будучи маленькими, Элайн и Райна платили матерью взаимным доверием и обожанием. Сезоны, когда две белочки были маленькими, были счастливейшими в жизни Мелони. Ведь всю жизнь она мечтала, что у неё будет своя большая и дружная семья, но жизнь её была несчастливой. Много сезонов назад её муж был убит лесными разбойниками, а с дочерьми Мелони случилась иная беда. Стоило им вырасти, как обеих словно подменили. Дочери начали лгать Мелони, в открытую хамить ей, а на её естественную материнскую тревогу и заботу отвечали поистине животной злобой. Между Мелони и её дочерьми словно выросла глухая стена непонимания.

Чем Мелони провинилась перед ними? Много раз старая белка задавала себе этот вопрос и каждый раз не находила на него ответа. Ведь она всегда желала Элайн и Райне добра. Лна отдавала им всё то немногое, что имела, даже её, Мелони, собственная жизнь принадлежала дочерям. И теперь выясняется, что всё это было напрасно, что жизнь Мелони прожила зря. Незаметно для матери у Элайн и Райны появилась другая жизнь - странная, чужая. В этой жизни их матери не было места. Мелони казалась своим дочерям обузой. Ненужной, старой, мешавшейся, отжившей свой век вещью, которая ещё зачем-то лезет куда-то, что-то пытается понять, хотя всё равно не сможет...

Мелони не смогла больше сдерживаться. Она чувствовала, как на её глаза наворачиваются слёзы невыносимой материнской боли, а душа словно бы распадается на части. Только что дочери, её любимые девочки, ради которых она была готова на всё, словно вырвали ей кусок сердца. Самая страшная напасть постигла Элайн и Райну: равнодушие, переросшее в ненависть к близким. И старая белка понимала, что через глухую стену, которой её дочери отгородились от неё, ей не пробиться никогда. Мелони медленно моргнула, стараясь справиться с подступившими на глаза слезами, и тихим хрипловатым от горя голосом проговорила:

- Делайте, что хотите. Я не буду мешать.

Сказав это, Мелони медленно повернулась к Элайн и Райне спиной и пошла куда-то дальше по одному из многочисленных коридоров аббатства Рэдволл.

Как только шаги Мелони стихли в повисшей тишине, Райна хитро прищурилась и подмигнула своей сестре:

- Ну что, Элайн, своё мы получили. Теперь эта старая калоша больше никогда не будет нам мешаться!

Элайн на какую-то долю секунды нахмурилась, словно думая, а правильно ли они поступили. Но вскоре и в её глазах появилась озорная искорка:

- Мать никогда нам не помешает... звучит как песня. Поверить не могу, что это и вправду так. Как же она мне надоела со своими поучениями: не делай то, не ходи туда...

- С теми не общайся, чтобы была дома вовремя... - подхватила Райна, наморщив носик. - Да у нас друзей из-за неё всё детство не было!

Элайн мрачно кивнула:

- Она боялась, что мы от них всех плохому научимся. Да её весь Рэдволл странной считает!

- Да ну её, Элайн! Пошли погуляем!

Конфликт поколений - вечная тема, которая, кажется, не исчезнет никогда. Но в случае с Мелони и её дочерьми он достиг своего апогея. Не первый сезон молодые белки не просили у матери прощения за свои грубые слова, оскорбляли её при других аббатских зверях, а один раз и столкнули с лестницы. Только чудом старая белка ничего себе не сломала. Так Элайн и Райна пытались доказать матери свою независимость и взрослость, а одновременно - мстили за "напрасно прожитые сезоны", как они называли своё детство. Другими способами свою самостоятельность они никогда не пытались доказать: Элайн и Райна не сомневались, что мать вряд ли выпустит их просто так из-под своего крылышка.

И вот сейчас две юные белки ликовали: наконец-то они полностью вырвались из-под материнского контроля! Сколько можно было старухе надоедать со своей опекой и излишней мнительностью? Что опасного может быть в таких весёлых прогулках по лесу, встречах с другими зверями, которые, возможно, в будущем могут стать верными друзьями? Мелони просто сошла с ума из-за умершего мужа, вот теперь и боится леса и его обитателей. Но ведь то был практически единственный случай за много сезонов, с Элайн и Райной уж точно ничего такого не сможет случиться.

Взявшись за лапы, две молодые белки вышли из аббатства в сторону леса. Они смеялись и разговаривали, совсем не думая о том, какие последствия были у их злых слов. Две молодые, но уже гнилые души, абсолютно не почувствовали, что в ту же самую ночь сердце матери, понявшей, что жизнь она прожила зря, перестало биться.

 

Сказка о непонимании.

Найджел, юный мышь-художник, стоял на крыльце аббатства Рэдволл, мечтательно смотря вдаль. Перед ним был большой мольберт, в лапе Найджел держал кисть и палитру. На секунду прищурившись, что-то высматривая, Найджел обмакнул кисть в краску и снова приступил к рисованию.

Уже не первую неделю рисовал он этот вид с аббатского крыльца. Найджел находил красивым абсолютно всё: покрытые снегом деревья, кусты, старые краснокаменные стены аббатства. В глазах юного Найджела, зверя по натуре творческого, всё это выглядело по меньшей мере волшебно. С самого детства Найджела привлекали такие пейзажи, а потому он просто не мог запечатлеть это зимнее великолепие на своей новой картине. И каждое утро, в это время, он выходил во двор и начинал рисовать. Поначалу ему было холодно, ему мешали выходившие из аббатства жители, но вскоре он привык к этому всему, и сейчас он с упоением дорисовывал свою картину.

Кроме того, тут было ещё кое-что. Да, Найджел очень любил рисовать и увлекался этим с детства. Но у него не было никакого таланта. Хоть свои картины он рисовал с самого раннего детства, но стать настоящим художником он так и не смог. Не один раз он просил самых разных зверей помочь ему, пытался стать настоящим художником, мастером кисти и красок сам, но... его работы всё равно выглядели по большей части детской мазнёй. Поначалу юного Найджела поддерживал весь Рэдволл, но вскоре дружелюбие жителей аббатства переросло в насмешки. И теперь, когда Найджел показывал свою очередную завершённую работу, он получал не одобрение и сказанную жизнеутверждающим тоном фразу "Всё ещё впереди, научишься, ты только это не бросай!", но насмешки. А после - и вовсе игнорирование. Никто больше не интересовался ни Найджелом, ни его хобби, ни успехами. Видно, все поняли, что художник из Найджела не выйдет никогда.

Однако, Найджел был с этим категорически не согласен, и даже заключил со многими жителями аббатства пари. Если этот пейзаж, над которым сейчас работал Найджел, всем понравится, то рэдволльцы прекратят считать его бездарным раз и навсегда. Если же нет - то Найджел пообещал, что с того момента он больше никогда ничего рисовать не будет. Именно поэтому свой зимний пейзаж он рисовал так долго, ему вовсе не хотелось проиграть спор и бросить своё любимое дело.

Найджел очень старался. Прорисовывал каждую веточку, каждый старый камень в стене, чуть ли не доходил до отдельных снежинок, мягко спускавшихся на землю. Нежелание проиграть пари и доказать всем, что он хоть чего-то стоит, как художник, заменило Найджелу всё. Он мало спал, почти не ел, мог по нескольку часов подряд простоять у мольберта, не отвлекаясь ни на что.

"Остались последние штрихи! - радостно подумал Найджел и ещё энергичнее заработал кистью. - Уже вечером я покажу им всем, на что я способен!"

За работой время пролетело быстро, и вот уже жители Рэдволла заканчивали свою вечернюю трапезу и медленно шли в Большой зал, где Найджел и планировал показать им свою последнюю картину. Зимой в Рэдволле уже много-много сезонов была традиция: собираться в Большом зале и петь песни, читать старые сказки, смотреть на те же картины, нарисованные лапами аббатских братьев и сестёр... И этот вечер не был исключением. Дождавшись, пока все рассядутся на места, старый аббат начал:

- Рад снова видеть вас здесь в добром здравии, братья и сёстры! Ну что, все...

Аббат не успел договорить, потому что именно в этот момент в Зал, громко топая и задыхаясь от быстрого бега, влетел Найджел, держа под мышкой закрытый тканью мольберт:

- Отец настоятель! Я бы хотел кое-что сказать!

Жители Рэдволла переглянулись. До этого они никогда не видели такой наглости. Чтобы кто-то, да вот так запросто перебил старого аббата - это было просто верхом бестактности. Все замолчали, в глазах лесных жителей читался немой укор.

Но Найджел, казалось, этого не заметил. Радостно улыбаясь, он поставил мольберт перед всеми, прокашлялся и начал говорить:

- Друзья! Я помню, что со многими из вас я заключил пари. Пари, касающееся моего творчества. Так вот, я закончил свою картину. Смотрите!

Выпалив последнее, Найджел резким движением сдёрнул ткань с мольберта. Мольберт аж покачнулся от резкости движений Найджела, но всё-таки не упал. Гордо улыбаясь, Найджел смотрел на рэдволльцев, ожидая того, что так хотел услышать: восхищённые вздохи, аплодисменты, поздравления и извинения.

Но ничего такого не было. Наоборот, в Большом зале повисла какая-то странная тишина. Но это было не потрясение и не трепет: скорее, удивление, смешанное с неприятием. И тут, в звенящей тишине, раздался чей-то тихий голос, прозвучавший так отчётливо:

- И это всё, что ты смог?

Найджел застыл, как громом поражённый. Простые слова огрели его, словно лезвие меча по голове. Воздух, прежде прохладный, вдруг стал вязким и жарким, давящим на грудную клетку. Найджел был просто не в силах принять услышанное.

Неужели это всё правда? Неужели он и на самом деле настолько никчёмен, беспомощен, что даже долгие дни кропотливой работы не принесли никакого результата? Неужели он всё-таки проиграл, и теперь ему придётся раз и навсегда похоронить свою мечту стать художником?

Странная пелена словно бы спала с глаз. Теперь Найджел отчётливо видел и слышал, как жители Рэдволла перемигиваются, хихикают, показывают на него пальцем, кто-то даже начал кривляться, якобы передразнивая его, Найджела. И тут, сам не зная, зачем он это делает, Найджел резко развернулся, выбежал из Большого зала и побежал куда-то вниз, по лестнице.

Никто не обратил на этот поступок внимания: Найджелу всегда были свойственны резкие перепады настроения, да и критику он почти не признавал. Ну побесится, и перестанет. Да и что с ним сделает проигранное им пари? Звери, подобные Найджелу, упёрты, ну построит он из себя обиженного денёк-другой, а потом опять примется за свою мазню.

Однако, все забеспокоились, когда Найджела не обнаружилось ни в одной из спален. Звери, забыв все свои насмешки над ним, начали искать юного художника. Но его не было ни в здании аббатства, ни на территории, ни на чердаке, ни в погребах, ни в сторожке. Стража, посаженная у ворот, уверяла, что Найджела не видела. На следующий же день аббат снарядил экспедицию в Лес Цветущих Мхов, но Найджела не нашли даже там. Было такое чувство, что он просто испарился.

И никто не догадался заглянуть на небольшую полянку, место, которое Найджел рисовал когда-то очень давно. Тихое место в Лесу Цветущих Мхов, до которого случайно крайне сложно добраться случайно. Именно в её окрестностях, на одном из старых деревьев, Найджел повесился на своём же поясе.

 

Fight, fight, fight.

Середина весны медленно приближалась, однако, погода по-прежнему оставалась холодной. Мрачное серое небо, тяжёлые тучи, холодный порывистый ветер, снег падал крупными хлопьями. Вся маленькая деревенька словно бы опустела в один миг. Никто не хотел выходить из своих домов в такую погоду. Никто - кроме одного зверя.

Это был уже немолодой волк, закованный в старую тусклую потрескавшуюся и помятую броню. Шерсть его была уже седой от прожитых сезонов. Однако весь его внешний вид говорил о том, что это настоящий воин, жестокий и беспощадный к своим врагам. Длинный отвратительный грязно-розовый шрам проходил через всю правую часть его морды, одно ухо отсутствовало, взгляд свирепых налитых кровью глаз внушал ужас. За плечом у волка висел тяжёлый боевой топор, тоже тронутый ржавчиной, но всё ещё острый. Рваный пурпурно-красный плащ оставлял неровный след за своим обладателем.

Волк усмехнулся, вспомнив события последних сезонов. О да, какими же слепыми делает зверей порой власть! До него этими землями правил лис по имени Красномех. Не особо выдающийся правитель и очень наивный зверь, Красномех этой осенью повстречал на дороге одинокого волка, к тому же, весьма потрёпанного сезонами и тяжёлой жизнью. Проявив сострадание к чужаку, Красномех решил отвести зверя в свой замок. И каково же было его удивление, когда казавшийся таким дряхлым и немощным волк стальной хваткой сжал горло Красномеха и, прикрываясь им как щитом, вошёл в замок и провозгласил себя новым королём! У чужака не было ни свиты, ни армии: в земли Красномеха он пришёл один, один же и стал править землями, некогда принадлежавшими лису. Но самого правителя он не казнил. Волк велел запереть лиса в подвалах замка.

Довольно ухмыляясь, старый хищник подошёл к полученному им хитростью замку. По правде говоря, место это замком назвать можно было с большой натяжкой - уж слишком мал он был. Уже несколько обветшавший деревянный частокол, одна-единственная не самая высокая башня, двухэтажное жилое здание и небольшой пруд перед окованными железом воротами в башню. Но на фоне хиленьких деревянных домов в лежащей поблизости деревне, этот маленький замок выглядел настоящей крепостью.

Волки по своей природе звери немногословные, самодостаточные. Новоявленный правитель не был исключением. Молча, не сказав ни единого слова приветствия страже, он вошёл в свою крепость и стал уже было снимать свой походный плащ, но тут к нему подскочил один из его слуг, хорёк:

- Ваше Величество! Узник, которого вы бросили в подвалы, сегодня пытался сбежать!

Волк тяжело вздохнул, снял плащ, несколько раз встряхнул его, очищая от уже подтаявших налипших на него снежинок и швырнул его всё тому же слуге-хорьку:

- Когда это было?

Хорёк вытянулся в струну:

- Примерно через час после вашего ухода, ваше Величество. Он выбрался из подвалов и стоял у самой лестницы, когда наша стража схватила его!

Волк снова улыбнулся во всю пасть. У этого старого зверя была щербатая улыбка: некоторые зубы сломались, некоторые выпали, некоторые почернели от гнили. А потому, улыбнувшись, он стал выглядеть ещё более жутко:

- Я разберусь с ним.

Спустившись по весьма длинной каменной лестнице, ведущей в подвалы, волк остановился перед потемневшей от времени деревянной дверью и загремел связкой ключей, висящей рядом с ней.

"Значит, сбежать решил? - подумал про себя старый хищник. - Что же, я преподам этому лису такой урок, что он его ещё долго не забудет!"

Со скрипом старая дверь открылась. В нос ударил запах сырости и давно не проветриваемого помещения. Но в то же время в подвалах витал ещё один едва уловимый аромат. Запах отчаяния.

Красномеха было и не узнать. В те сезоны, когда он ещё правил, это был молодой лис с неистово-рыжим мехом, горящими жёлтыми глазами и постоянно легко улыбающийся. Но долгие месяцы плена наложили на него свой след. Сейчас же на полу лежал немощный тощий зверь, чья потускневшая шерсть свалялась, взгляд потускнел и стал каким-то затравленным. Красномех словно бы постарел сразу на десять сезонов.

Казалось, что лис умер: настолько неподвижно он лежал. Он даже никак не отреагировал на резкий скрип, который издала открывшаяся дверь и словно бы не услышал ни шагов своего мучителя, ни его хриплого злого дыхания.

Старый волк, в ярости хлеща себя хвостом по бокам, одним прыщком подскочил к лежавшему бессильно на пыльном полу Красномеху и мощной лапой поднял его в воздух:

- Что, гадёныш, удрать хотел? А не выйдет!

Лис молчал, безвольно болтаясь в лапе волка, как тряпичная кукла: волк был куда крупнее и сильнее Красномеха. Веки лиса едва-едва дрогнули, тусклые золотистые глаза взглянули на старого хищника измученно. А тот тем временем продолжал:

- Ты слишком дорого мне обходишься, лис. Я кормлю тебя, держу в своей крепости, а ты ещё пытаешься удрать!

Волк надеялся так спровоцировать Красномеха на оскорбления, но лис по-прежнему молчал. Тогда старый боец швырнул лиса на пол, снял со спины свой боевой топор и дотронулся лапой до его лезвия, проверяя его остроту:

- Я отрублю тебе голову, лис. Прощайся с жизнью...

Волк говорил ещё что-то, но Красномех не слышал его слов. Неожиданно вся изнурённость куда-то исчезла, тело словно бы потеряло свой вес, стало лёгким, как пушинка. Голова освободилась от мыслей, кровь стучала в ушах, бардовая пелена застилала глаза Красномеху.

А звон в ушах со временем становился всё чётче и чётче. Он заслонял собой всё, а вскоре в ушах лиса странным, будто бы потусторонним голосом начало отдаваться лишь одно слово:

"Дерись! Дерись! Дерись!"

Опьянённый жаждой расправы, старый волк не заметил, как его пленник весь сжался в напряжении и оскалился. Уже было волк занёс свой боевой топор, но тут случилось то, чего он никак ожидать не мог. Не успел он опустить свой боевой топор на шею Красномеха, как тот неожиданно с невиданно ловкостью отскочил в сторону. Топор, со свистом разрезав воздух, вонзился в деревянный пол, отколов кучу щепок.

Буквально на секунду волк замешкался, глядя на вонзившийся мимо топор, но этого промедления хватило Красномеху. Без всякого страха он поднялся с пола, с невесть откуда взявшейся у него силой вырвал топор и замахнулся им. В то же мгновение покрытая седым мехом голова волка-тирана, мучителя Красномеха, покатилась по старому деревянному полу, оставляя за собой кровавый след.

... Стражники, охранявшие замок, аж попятились, когда из подвала вышел не их новый повелитель, а Красномех - с горящими диким огнём глазами, топором в одной лапе и чем-то окровавленным - в другой. Но, решив, что лис обхитрил и старого волка, решили всё-таки попытаться остановить его:

- Эй, ты, Куда напра...

Слово застряло у стражника где-то в горле. Всё с теми же сверкающими безумием глазами Красномех резко выкинул вперёд переднюю лапу, в которой что-то держал. Этим "чем-то" оказалась седая голова волка - того самого хищника, что ещё не так давно правил в этом замке и держал самого Красномеха в подвале.

- Только суньтесь, - криво усмехнулся лис, проходя мимо ошалевших от ужаса стражников.

Он вышел из ворот замка. Какой же всё-таки переменчивой бывает погода ранней весной. Ещё минуту назад стояла метель, а сейчас радостно светит солнце, где-то щебечут птицы, а из ещё не до конца оттаявшей земли проклёвывается первая травка. Казалось, будто бы весна вступила в свои права уже давно.

Опустив окровавленный топор, Красномех задрал голову к ярко-голубому небу, такому беспечному, и впервые за долгие дни улыбнулся во всю пасть. Здесь и сейчас он был победителем, а дальнейшая жизнь волновала его меньше всего.

[LostGhost]

Scars.

Кажется, путь по этой крутой горной дороге он мог бы проделать с закрытыми глазами. Всё здесь - и острые камни, больно впивающиеся в подушечки лап, и пучки пожухлой травы на обочине, и кажущиеся больными почти высохшие кустики - было до боли знакомым и отчасти родным, находящим отклик в сердце. Лёгкий ветер, обычное явление в этих местах, ерошит шерсть на затылке.

Странный был тогда день. Всё небо заволокло плотными светло-серыми облаками, словно бы перед дождём. Однако через эти облака пробивалось солнце, тёплое, но совершенно не жаркое. А по земле стелилась едва заметная молочно-белая дымка тумана, которой, казалось, были наполнены сами глаза. До этого Бадранг не мог упомнить ни одного дня с похожей погодой.

Все мысли молодого горностая были обращены к недавнему прошлому. Всё произошло слишком быстро, так, что сейчас он был даже не в состоянии осознать полностью, был ли это сон или явь. Смерть родителей, предательство всех тех, кого молодой горностай считал своими друзьями, его отчаянное решение уйти подальше из земель, где он родился и вырос. И - его недавний знакомый, которого он встретил как раз в этих краях. Такой же молодой горностай, как и сам Бадранг, но с необычным белым мехом и тёмно-карими весёлыми глазами. Бадранг не мог назвать даже точный возраст своего знакомого - был ли он младше, старше или вовсе одним с ним сезонов - это так и осталось неизвестным. Весёлый и болтливый, Фернандо - а именно так он и представился при первой встрече - крайне не любил говорить о себе, и за весь тот немаленький срок, что он знал Бадранга, по сути, не сказал о себе ничего.

Горная дорога закончилась. Перед Бадрангом была старая полузаброшенная деревенька с почти рассохшимися от старости деревянными хижинами и заросшими сорной травой тропинками. Никто не жил там, кроме нескольких старых зверей и Фернандо. Непонятно было, что именно за дорога привела его сюда, но факт оставался фактом - молодой горностай жил в одном из старых полуразвалившихся домов на окраине. Бадранг бывал там неоднократно. В неказистом на вид доме Фернандо всегда царило веселье. Молодые звери из окрестных деревень часто приходили к своему другу, рассказывали друг другу самые разные истории, смеялись, пели, шутили. Почти с каждым зверем Фернандо мог найти общий язык; представить без него эту захудалую деревеньку, почти позабытую всеми, было просто невозможно. И даже сейчас Бадрангу, проходящему мимо двух старых покосившихся домов, казалось, что вот сейчас он увидит идущего к нему Фернандо - в своей неизменной драной пиратской шляпе, невесть где взятой, старой некогда белой и всегда расстёгнутой на груди рубахе с закатанными по локоть рукавами и не менее старых штанах, вечно заправленных в тяжёлые сапоги с частично оторванными отворотами. Фернандо был настолько беден, что не мог даже купить себе новую одежду, но это его волновало меньше всего.

Бадранг быстрым шагом шёл по тому, что некогда было мягкой песчаной тропинкой. Меньше чем за сезон эта старая деревенька стала ему, Бадрангу, вторым домом. Никакое другое место не будило в душе молодого горностая так много счастливых воспоминаний, как это, каждый шаг, каждая травинка напоминало о чём-то хорошем. Фернандо вошёл в жизнь Бадранга в один из самых тяжёлых её моментов. Только он смог вернуть молодого горностая к жизни после всего, что с ним случилось. Фернандо обладал редким даром чувствовать настроение других зверей очень тонко и всегда умел найти такие слова, от которых становилось легче на душе, и сразу же появлялось желание жить дальше, несмотря ни на что. Каждое слово утешения, сказанное Фернандо, было не пустым звуком, но ложилось как бальзам на измученную душу.

Но вот уже вдалеке показался тот самый дом, внешне ничем особо не отличавшийся ото всех остальных. Те же потемневшие от времени брёвна, из которых были сложены стены, та же почти провалившаяся крыша, заросший сорняками огород. Дом, в который Бадранг много дней подряд шёл с невероятной охотой, зная, что ему там будут рады всегда. Но сейчас ему надо было вовсе не туда. Остановившись на секунду и тяжело вздохнув, молодой горностай свернул на другую тропинку - ещё меньше заметную в траве. Она вела в сторону ближайшего леса.

Воспоминания всё ещё не собирались оставлять Бадранга. Как бы ни старался не думать о своём друге, всё напоминало ему о нём.

Фернандо был очень хорошим и добрым зверем, однако, у него была одна черта, весьма сильно пугающая Бадранга: дикая тяга к приключениям, и к приключениям далеко не безобидным. Стоило друзьям молодого горностая высказать любую безбашенную идею - будь то попытка залезть на самое высокое дерево в округе, или же грандиозная битва с лесными бандитами, коли периодически появлялись в опасной близости от деревни - как у Фернандо сразу же в глазах появлялся безумный блеск, азарт. И молодой горностай из кожи вон лез, дабы осуществить идею любыми способами. Никогда он не шёл на свои приключения один, приглашал всех друзей, включая Бадранга, однако, тот нисколечки не разделял тягу друга к авантюрам. И потом, выслушивая восторженные рассказы Фернандо о его "вчерашней битве", Бадранг чувствовал, как холодок пробегает по его коже. Он боялся за своего друга. Боялся, что тот рано или поздно убьётся или покалечится, однако судьба благоволила Фернандо. Изо всех своих заварушек и походов молодой горностай выбирался целым и невредимым, а потом ещё упрекал Бадранга, говоря, что он слишком многое потерял, не пойдя вместе с ним.

Бадранг усмехнулся, вспомнив, как как-то раз напрямую спросил Фернандо, не боится ли он умереть. Ведь вся шкура молодого горностая хранила следи разномастных приключений, как у бывалого вояки. Шрам через всю щёку, рассечённое надвое ухо, след через всю грудь, следы от ран на предплечьях и запястьях - всё это пугало и даже несколько отталкивало. Но Фернандо только отмахнулся от Бадранга, сказав: "Боюсь, что в Тёмном Лесу меня настолько не рады будут видеть, что я вряд ли вообще умру хоть когда-то".

А как-то раз Фернандо взял Бадранга с собой в ночное плавание по горной речке. Бадранг даже зажмурился, вспомнив кажущиеся тяжёлыми ледяные брызги, градом падающие на шкуру и хлипкую лодочку двух молодых зверей, свистящий ветер, бивший по морде словно плеть, ощущение того, что лодка сейчас разобьётся, напорется днищем на камень или же врежется в высовывающуюся из воды скалу, темноту и те же ледяные брызги в глазах, мешавшие обзору, то, как он сам, Бадранг, вцепился в борта лодки, словно утопающий - за соломинку. А где-то рядом - весёлый смех Фернандо и его радостные крики: "Эй, не скисай, это ещё, считай, не трясёт!"

А потом - мирное свободное плавание по ночной равнинной речке. Тихое журчание воды, шелест растущих на берегах деревьев, еле слышное кваканье лягушек и уханье сов, долетающее откуда-то из леса. Всё это навевало такое спокойствие, что хотелось просто остановиться на месте, прочувствовать каждое мгновение той ночи, чтобы потом не забыть этого никогда.

Неоднократно Бадранг вспоминал разговор, произошедший тогда между ним и Фернандо. Его, казалось, ему точно не удастся когда-либо забыть...

- Ночью тут красиво, - сказал Фернандо, ложась на спину на дно лодки. - Всегда любил её больше, чем день. Хотя именно ночью тогда... да.

- Что? - спросил Бадранг, чувствуя, что его собеседник смутился. Он ожидал, что Фернандо переведёт разговор на другую тему, но тот лишь слегка улыбнулся и продолжил:

- Мой отец выгнал меня из дома. Сказал, что я - хомут на его шее. Я убежал сначала к своим друзьям, потом всё дальше... дальше от них и своего дома. Я просто не смог оставаться в тех краях. Надеюсь, что больше я туда никогда не вернусь.

Бадранг отвёл глаза. Почему-то он никогда не мог смотреть в глаза Фернандо, ощущая себя даже как-то неловко перед другом:

- А почему...

- Почему мой отец так поступил? Знаешь, я не раз задавал себе тот же самый вопрос. Видимо, у него имелась причина. И вот я помню, как в тот самый вечер лежу я на траве, а надо мной - те же звёзды, деревья, листья шелестят. Красиво...

Это был единственный раз, когда Фернандо сказал хоть какую-то личную деталь. На следующий день Бадранг хотел расспросить своего друга получше о его прошлом, жизни, месте, где он когда-то жил и откуда ушёл, но не смог. Слова словно бы застряли где-то в глотке и так и не смогли выйти наружу.

Вынырнув из пучины воспоминаний, Бадранг поднял взгляд и посмотрел прямо перед собой. Перед его глазами была старая проржавевшая ограда кладбища. Здесь хоронили всех зверей с окрестных деревень.

Медленно и осторожно Бадранг пошёл между заросшими могилами и покрытыми мхом могильными камнями. Никому не нужны были покоящиеся здесь звери, много сезонов никто даже и не думал их посещать. Место это навевало не страх и нечто тёмное, угрожающее - наоборот, от него веяло тихой печалью. До этого Бадранг был здесь только раз, однако, дорога на удивление чётко врезалась в его память.

Где же сейчас был Фернандо? Он умер, умер какие-то ничтожные две недели назад. Молодая жизнь его оборвалась, едва успев начаться. Нет-нет, он не погиб в драке и не свернул себе голову в одним из своих рискованных похождений. Все видели угрозу для него совсем не там, где она была. Старая врождённая болезнь сделала своё чёрное дело.

Ещё в тот день когда Бадранг только-только познакомился с Фернандо, он обратил внимание, что тот постоянно и как-то особенно тяжело кашляет. Будто бы какая-то неведомая сила рвёт его лёгкие изнутри. Когда же Бадранг спросил, что это с ним такое, Фернандо лишь отмахнулся, сославшись на то, что с ним всегда так, и что это совершенно не заразно. Сразу же Бадранг догадался, что его друг болен, но насколько тяжела его болезнь - это он так и не в силах был осознать полностью до недавнего времени. Месяц назад Фернандо на его, Бадранга, глазах, вдруг начал задыхаться, бешено хватать ртом воздух, хрипеть, а вскоре упал на пол без сознания. А спустя несколько недель молодой горностай умер, так и не придя в себя...

И только тогда Бадранг понял, почему Фернандо всю свою недолгую жизнь балансировал между жизнью и смертью, бросался в самые невероятные авантюры, искал приключения на свою голову, рисковал жизнью в боях с бандитами. Он знал, что долго прожить не сможет, и боялся, что за свою короткую жизнь не успеет сделать ничего, хотя свой страх тщательно скрывал под маской весельчака и авантюриста. Фернандо знал, что каждый миг может стать для него последним, и он не боялся смерти, принимая её как неизбежную данность.

И вот, наконец, Бадранг нашёл нужную ему могилу. За прошедшее время среди посаженных чьей-то заботливой лапой простеньких жёлтых цветков уже успела вырасти сорная трава. У Фернандо не осталось родственников, которые могли бы проследить за местом его упокоения, а его многочисленные знакомые, судя по всему, забыли молодого горностая после смерти. С некой горечью Бадранг подумал, что вряд ли бы Фернандо хотел себе такой участи.

Опустившись перед могилой на колени, Бадранг положил лапу на могильный камень и склонил голову. В этот день он решил, что раз и навсегда уйдёт из этих земель. И он просто не мог уйти, не попрощавшись с тем, кто так много сделал для него за такой короткий срок, так многому научил его. И тогда, сидя в безмолвии у могильного камня, Бадранга не покидала уверенность, что кто-то - и он даже знал, кто именно, - сейчас стоит у него за спиной, пусть и невидимый глазам смертных, но по-прежнему улыбающийся своей чуть плутоватой, но такой заразительной улыбкой.